«Святая Елена, маленький остров...» Будущий офицер Наполеоне ди Буонапарте откладывает перо в сторону, и мысли его устремляются к далекой земле, затерявшейся в бескрайних просторах Атлантического океана. Судьба вряд ли когда-нибудь снова забросит его туда. Да и что ему делать на этом Богом забытом островке, тем паче, что у него есть лишь одно заветное желание — сделать блистательную карьеру на родной Корсике?

Он закрывает тетрадь. На сегодня — все. Эту тетрадь он уже не раскроет никогда. В конце одной из ее страниц останутся только четыре роковых слова: «Святая Елена, маленький остров...» — продолжения не будет.

В апреле 1818 года бывший император французов, король Италии, глава Швейцарской и Рейнской конфедераций, чья власть простиралась от Мадрида до Амстердама и от Неаполя до Гамбурга, превратился в простого смертного, обрюзгшего узника виллы Лонгвуд, что на острове Святой Елены, куда его доставили под конвоем по повелению английского правительства.

Спустя пять лет после того как Жанна д'Арк была сожжена на рыночной площади в Руане, в Гранж-о-Зорме, что неподалеку от Сен-Привей, в Лотарингии, объявилась некая неизвестная. Когда у нее спросили, как ее зовут, она ответила, что ее имя — Клод. Она разыскивала двух братьев Орлеанской девы, «один из которых, как сообщает летописец, был рыцарем и звался мес-сиром Пьером, а другой — оруженосцем по прозвищу Жан Маленький». Поиски увенчались успехом. И, когда братья увидели ее, они очень удивились. Неизвестная, как две капли воды, походила на Жанну, их покойную сестру! Они принялись ее подробно расспрашивать. Неизвестная сказала, что она и вправду Жанна. Орлеанская дева. И братья признали ее.

В начале 1898 года итальянские газеты оповестили католический мир о решении короля Умберто: по случаю выставки церковного искусства, которая должна была открыться 1 мая в Турине, он позволил представить на обозрение публики кусок ткани, известный с незапамятных времен как плащаница Христова.

Однако, нужно заметить, это известие не произвело на публику должного впечатления. В то время плащанице почти не придавали значения. На протяжении веков многие поколения верующих воспринимали ее просто как одну из многочисленных христианских реликвий, а то, что она представляет собой ценнейшую археологическую находку, подтверждающую святую истину, им было ровным счетом все равно.

На мощеной дороге, совсем рядом, послышался дробный стук конских копыт. Нерон встал и едва слышно выговорил строчку из Гомера: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает...»

Выхватив сразу два меча, с помощью своего советника по прошениям Эпафродита он вонзил себе в горло один из мечей.

Кавалькада приблизилась. Центурион, соскочив на землю, попытался остановить кровь, хлынувшую из раны Нерона, зажав ее плащом. Но император знал, что сенату, постановившему засечь его насмерть, он был нужен живым. Сквозь хрипы из его уст донеслось: «Слишком поздно...»

Голос его осекся, казалось, он собирался с силами, чтобы вложить всю свою горечь в последние слова: «Вот она, ваша верность...»

Караван медленно шел по пустыне, маленькие лошадки с трудом продвигались в густых, вязких барханах. Завернувшись в бурнусы, люди, как зачарованные, наблюдали сказочное зрелище: там, впереди, в мерцающем знойном мареве предстали очертания хранителей вечности — огромных пирамид. Это происходило в 820 году н.э. Караван принадлежал калифу Аль-Мамуну, первому из людей, дерзнувшему проникнуть в сердце страны пирамид.

Примерно тысячу лет спустя похожее ощущение испытал и французский путешественник Константен Франсуа де Вольне. «Эти рукотворные горы, — писал он, — становятся заметны еще за десять часов до подхода к ним. По мере приближения, кажется, будто они от вас отдаляются; когда же вы оказываетесь в каком-нибудь лье от них, они уже возвышаются над вашей головой настолько, что вам чудится, будто вы стоите у самого их подножия. Наконец, вы прикасаетесь к ним, и вас охватывают такие ощущения, что невозможно описать: их высота, крутизна стен, размеры и вес, память древности, которую они хранят, титанический труд, лежащий в их основе, мысль о том, что они, эти каменные громады, есть творение рук человека, такого маленького и такого хрупкого, копошащегося, точно муравей, у их подножия, — все это ввергает душу и разум в изумление, трепетный ужас и вместе с тем вызывает восхищение...»