В сказовой повести повествуется о странной истории, происшедшей с заурядным любимовским обывателем Леней Тихомировым. До той поры в Любимове, стоящем под Мокрой Горой, никаких чудесных событий не наблюдалось, а, напротив того, имелась большая комсомольская и интеллигентская прослойка и жизнь была вполне социалистическая под водительством секретаря горкома Тищенко Семена Гавриловича. Но Леня Тихомиров, потомок дворянина Проферансова, обрел над людьми чудную власть и одною только силушкой своей воли заставил Тищенко отречься от должности. Он воцарился в городе и объявил Любимов вольным городом, а до того — вполне в сказовой традиции, — оборачиваясь то лисицею, то мотоциклом, одержал над Тищенко убедительную победу.

Дело в том, что Проферансов Самсон Самсоныч был не простой помещик, но любомудр и теософ, и оставил манускрипт, с помощью которого можно было приобрести себе гигантскую юлю подчинять чужие поступки и направлять судьбы. Вот Леня Тихомиров и нашел манускрипт своего давнего предка. И принялся устанавливать в городе Любимове коммунистическую утопию, как он это дело понимал.

Перво-наперво он всех накормил. То есть внушил им, что они едят колбасу. И впрямь была колбаса, и было вино — но странное дело! — голова с похмелья не болела, и вообще: пьешь-пьешь, а будто бы и ничего. Потом Леня всех преступников амнистировал. А после стал строить диктаторский коммунизм, при котором все сыты, но он думает за всех, потому что ему виднее, как лучше.

Но тем временем город Любимов осаждается со всех сторон советской властью, чтобы, значит, отрешить диктатора Леню и восстановить порядок. Не выходит! Потому как Леня своей волей сделал город невидимым. Только и попал туда неукротимый сыщик Виталий Кочетов, списанный с главного редактора журнала «Октябрь», отъявленного мракобеса. Этот самый Виталий Кочетов попал к Лене в Любимов и вдруг увидел, что в городе-то все правильно! Все как надо! И даже еще коммунистичнее, чем в Советском Союзе! Полная диктатура, и один думает за всех! И Виталий проникся любовью к Лене, попросился к нему на службу и отписал о том своему ближайшему приятелю Анатолию Софронову, списанному с главного редактора «Огонька».

А надо вам сказать, что Леня всю эту эскападу предпринял исключительно из любви к красавице по имени Серафима Петровна, и, добившись власти над всеми, Леня сей же час добился и ее любви. Всю эту эпопею рассказывает нам другой Преферансов, совсем даже не родственник Самсону Самсонычу, и зовут его Савелий Кузьмич, — но в рукопись Савелия Кузьмича все время кто-то вторгается, делает сноски, дописывает комментарии... Это дух Самсона Самсоныча Проферансова. Он читает рукопись, следит за событиями и видит, что ему пора вмешаться.

А вмешаться ему пора потому, что Бог с ним, с Леней, и с порабощенной им Серафимой, и даже с порабощенным городом, — но Леня уже и на перевоспитание родной матери замахнулся. Стал ей внушать, что Бога нет. Она его, болезного, иссохшего от государственных забот, кормит-поит, а он ей внушает: «Бога нет! Бога нет!» «Матерей не смейте трогать!» — восклицает дух Проферансова — и лишает Леню его чудодейственной силы.

И выяснилось, что Серафима Петровна еврейка, и с этим ничего не поделать, то есть существуют на свете вещи, Лене неподвластные. А поскольку евреи — это вроде перца в супе или дрожжей в пироге, то Серафиме Петровне первой надоело Ленино благоденствие. Она его и оставила.

А потом другие потянулись из города — словно всем сразу надоело, что Леня за них думает. Остался только верный Виталий Кочетов, но его переехало танком-амфибией, потому что Ленин город, опустевший, как бы вымерший, стал теперь всем виден. По кочетовской рации его запеленговали. А любимовцы рассеялись в окрестных полях. Так закончился великий коммунистический эксперимент по введению изобилия и единомыслия.

А Леня удрал в товарняке в Челябинск и, засыпая в вагоне под свист паровоза, чувствовал себя лучше, чем в роли диктатора.

Одна беда — в окрестностях Любимова идут аресты, следствие, горожан вылавливают и опрашивают, так что и рукопись эту надо спрятать поскорей под половицу... Не то найдут.

Абрам Терц — он же Андрей Синявский — был арестован через два года после окончания работы над этой повестью.