Он закрывает тетрадь. На сегодня — все. Эту тетрадь он уже не раскроет никогда. В конце одной из ее страниц останутся только четыре роковых слова: «Святая Елена, маленький остров...» — продолжения не будет.

В апреле 1818 года бывший император французов, король Италии, глава Швейцарской и Рейнской конфедераций, чья власть простиралась от Мадрида до Амстердама и от Неаполя до Гамбурга, превратился в простого смертного, обрюзгшего узника виллы Лонгвуд, что на острове Святой Елены, куда его доставили под конвоем по повелению английского правительства.

Вот уже семь месяцев, как он страдает нестерпимой болью в желудке и частой рвотой — симптомы, позволившие его личному врачу, ирландцу О'Мире, поставить однозначный диагноз: хроническая болезнь печени.

Хадсон Лоу* (* Лоу, сэр Хадсон (1769—1844) — английский генерал, в августе 1815 г. был назначен губернатором острова Святой Елены.), на чьи плечи легло тяжкое бремя ответственности за участь именитого узника, не в силах избавиться от гнетущей мысли: а что, если тот все же сбежит? Ведь однажды он уже бежал — с Эльбы? К каким только ухищрениям не прибегает Лоу, стараясь узнать обо всем, что говорит и делает пленник Лонг-вуда. Когда Наполеон согласился, чтобы его лечил О'Мира, Хадсон Лоу живо смекнул: вот он, соглядатай, лучшего и не сыскать!

Однако на все предложения Лоу О'Мира ответил отказом, дав понять губернатору, что его намерения недостойны звания английского офицера. От подобных слов Лоу пришел в ярость и тут же потребовал, чтобы ретивый ирландец подал в отставку. С этой печальной вестью О'Мира явился к Наполеону. После короткого раздумья Наполеон сказал: «Стало быть, смерть уже не за горами. По их мнению, я и так слишком долго живу. Да, ваши чиновники времени понапрасну не теряют; когда папа был во Франции** (** Речь идет о приезде папы Пия VII во Францию, куда его пригласили короновать Наполеона на императорский престол.), я скорее дал бы свою руку на отсечение, чем прогнал бы его лекаря».

Ирландец слушал Наполеона в сильном волнении. Бывший император просил его передать кое-какие поручения своим родственникам и близким: «Если увидите моего сына, обнимите его за меня, пусть всегда помнит: он родился французом!»

И вот Наполеон остался без врача. Боли в желудке стали усиливаться. К нему наведывались то полковой лекарь, то фельдшер, и тогда он понял: по-настоящему лечить его никто уже не собирается. Он велел гофмаршалу Бертрану* (* Бертран, Анри Гасьен (1773—1844) — французский генерал и гофмаршал, верный соратник Наполеона I; последовал за императором на Эльбу, а потом на Святую Елену.) написать кардиналу Фешу** (** Феш, Жозеф (1763—1839) —дядя Наполеона I по материнской линии; в 1802 г. был назначен архиепископом Лионским, потом, в 1803 году, кардиналом.), чтобы тот вместе с государыней матушкой*** (*** Официальный титул Марии Летиции Ромалино (1750—1836), который она получила после того, как ее сын стал императором французов.) нашел и направил к нему толкового и надежного врача.

Меж тем на Святой Елене в окружении императора участились случаи смерти — за несколько недель умерло три человека.

«Причина высокой смертности, — писал Бертран Фешу, — нездоровый климат, здесь вообще редко кто доживает до преклонных лет. Печеночные болезни, дизентерия, различные воспаления кишечника уносят многих местных жителей, не говоря уже о европейцах. Так что теперь священник нам надобен, как никогда прежде. Вы наш духовный пастырь, и мы просим вас прислать сюда слугу Божьего — француза или итальянца. Постарайтесь, чтобы это был человек образованный, не старше сорока лет, добросердечный, что самое главное, и благочестивый».

Письмо графа Бертрана кардинал и государыня матушка получили в мае 1818 года.

«Матери я обязан всем, — сказал однажды Наполеон и прибавил: — И успехами, и благом, кое успел совершить». Поразительные слова! В устах Наполеона, который редко кому расточал похвалы, они были исполнены глубокого смысла.

Государыня матушка была одной из самых удивительных личностей в истории Франции. Эта женщина, вышедшая из низов общества, в юности испытала крайнюю нужду. Став женой скромного корсиканского адвоката, она родила ему восьмерых детей, которых растила на скудное пособие, едва сводя концы с концами. И кто знал, что ей будет суждено стать матерью императора, трех королей, королевы и двух принцесс! Она всегда поступала так, как того требовали обстоятельства. «Вот самая счастливая из женщин, — писала в 1807 году графиня Потоцкая. — Она красива, еще молода, и, глядя на нее, никто не посмеет сказать: — Как? Неужели это его мать?»

Счастливая? Вряд ли. Почти всю свою жизнь государыня матушка прожила в страхе за свое будущее. Подтверждение тому — знаменитая фраза, которую она не уставала повторять: «Хоть бы это никогда не кончилось!» К тому же она слыла редкостной скопидомкой, что было причиной ее постоянных размолвок и ссор с императором.

«Вы живете, точно какая-нибудь мещанка с улицы Сен-Дени! — возмущался Наполеон. — В вашем положении надобно тратить ежегодно по миллиону!»

«Что ж, сир, тогда дайте мне два миллиона, — невозмутимо отвечала ему мать».

Материнская скупость сыграла отнюдь не последнюю роль в трагедии, которой обернулось заключение императора на Святой Елене.

В 1815 году, после Ватерлоо, государыня матушка отправилась в Рим искать покровительства у папы Пия VII. Аза нею последовал и ее сводный брат, кардинал Феш, являвший собой типаж бальзаковского героя. Сами посудите: в 1791 году он присоединился к революции и стал аббатом, однако вскоре был лишен духовного сана; затем он подвизался в роли «поставщика» для армии и проявил на новом поприще завидную сноровку и сметку; после подписания Конкордата*, как ни удивительно, он сбросил с себя личину преуспевающего торговца и вновь облачился в пурпурную мантию, правда, на сей раз уже в кардинальскую. Впрочем, самое поразительное — то, что вскоре, благодаря своему благочестивому образу жизни, он сделался самым почитаемым священнослужителем во Франции!

В Риме, где кардинал остался не у дел, набожность его достигла сверхъестественной, почти мистической силы, что повлекло за собой множество пагубных последствий...

Когда во дворце Ринуччини, Римской резиденции государыни матушки, получили письмо от гофмаршала Бертрана, просившего от имени Бонапарта прислать на Святую Елену врача и священника, кардинал Феш и государыня матушка, посоветовавшись, решили без промедления выполнить просьбу императора и обратились за разрешением к кардиналу Консальви, секретарю Пия VII, и лорду Батхерсту, английскому военному министру, ведавшему, кроме всего прочего, и делами колоний,. И они его благосклонно получили. Фешу надлежало подыскать кандидатуру «римского католического священника и французского врача с незапятнанной репутацией». Прекрасно. Оставалось только найти их.

И здесь произошла странная, нелепая и необъяснимая история — ни Феш, ни Летиция пальцем о палец не ударили, чтобы подобрать достойных кандидатов для выполнения такой ответственной миссии: ведь речь шла о физическом и душевном здоровье не кого-нибудь, а самого императора, пусть бывшего. На самом же деле все произошло как раз наоборот! На Святую Елену были отправлены первые, кто подвернулся под руку, они не имели ни рекомендаций, ни знаний, ни опыта...

Как только во Франции узнали, что английское правительство дозволило послать к Наполеону священника и лекаря, многие представители духовенства, притом из числа наиболее достойных, памятуя о заслугах императора в деле восстановления Французской католической церкви, выразили горячее желание отправиться на Святую Елену. Так же поступили и врачи — свои услуги тотчас предложил бывший первый лекарь императора Фуро де Борегар. Но Феш и Петиция отвергли его желание чуть ли не с пренебрежением!

Не мудрствуя лукаво, духовником к императору они определили престарелого корсиканского аббата Буонавиту. Узнав об этом, изумленный кардинал Консальви поспешил лично уведомить Феша и Петицию о том, что «преклонные годы отца Буонавиты, равно как и его склонность к падучей, позволяют заключить, что от него в колонии Святой Елены не будет никакого проку...» Однако же предупреждение Консальви действия не возымело — прознав, что Буо-навита никогда не служил во Франции, а только в Испании, Мексике и Парагвае и что с ним действительно «однажды Бог весть с чего случилась падучая», Феш тем не менее заявил, что все это не имеет никакого значения и Буонави-та прекрасно справится с возложенной на него миссией!

Впрочем, в помощь Буонавите назначили некоего аббата Виньяли, над невежеством которого потешалась даже паства, величавшая его не иначе, как «горе-пастырем»...

Таким же образом был подобран и лекарь. Королева Екатерина, супруга Иеронима* (* Иероним, или Жером (1784—1860)— младший брат Наполеона; в 1807 г. женился на принцессе Екатерине Вюртембергской и стал королем Вестфалии.), писала Петиции, что самая подходящая кандидатура — Фуро де Борегар: «Он, как ни один другой врач, изучил состояние здоровья императора, и мы предпочли бы остановить выбор именно на нем». Однако ответа на свое письмо королева так и не получила. А Фет остановил свой выбор на некоем Антоммарки, сказав при этом следующее: «Мы вполне можем рассчитывать на его усердие и безоговорочную преданность».

«Если кто и не был создан для славы, — писал историк Г. Ленотр, — так это Антоммарки, обыкновенный коновал, который в 1818 году занимался тем, что вскрывал трупы в морге во Флоренции».

В ту пору Антоммарки было двадцать девять лет. Родился он на Корсике. В марте 1808 года получил диплом Пизанского университета, потом стал доктором медицины, хотя многие это отрицают. Впрочем, как оказалось на самом деле, этот диплом был липовый, потому что за него Антоммарки заплатил 304 ливра 2 су...

Выбор Феша вызвал всеобщее негодование. «То был человек, — писал об Антоммарки в следственном деле эксперт, назначенный королем Людовиком, — напрочь лишенный элементарных познаний в медицине». «Мне доподлинно известно, — писал сэр Джон Уэбб лорду Берг-хершу, английскому послу во Флоренции, — что у него таланта к интриганству куда больше, нежели к медицине, ибо его познания в оной ограничиваются лишь общими представлениями об анатомии, которую он изучал под руководством г-на Маскани».

Родственники Бонапарта неустанно предлагали своих кандидатов в лекари, предупреждая, что «неверный выбор чреват страшными последствиями». Но Фешу на их предупреждения было наплевать — в итоге на Святую Елену отправились Антоммарки, а также аббаты Буонавита и Виньяли.

Что же, в конце концов, побудило кардинала и Летицию принять подобное — бесспорно ошибочное — решение, чреватое непоправимым ущербом душевному и физическому здоровью императора?

Это — величайшая из тайн, ибо имеет отношение к такой выдающейся личности, как Бонапарт. Под покровом этой тайны разыгралась ужасная трагедия, о подробностях которой долгое время ничего не было известно. И лишь документы, хранившиеся в отделе рукописей Парижской национальной библиотеки под шифром «Fr. nouv. acq. 6.643» и обнаруженные неутомимым исследователем Фредериком Массоном, помогли пролить слабый свет на эту историю, которая вообще может показаться невероятной, если пренебречь подлинными документами, где среди прочего имеется следующее бесспорное подтверждение: государыня матушка и Феш считали, что Наполеона на Святой Елене уже не было.

В октябре 1818 года Летиция сообщает эту счастливую весть своей невестке Екатерине. 5 декабря Феш, со своей стороны, заявляет Лас-Казу* (* Лас-Каз, Эммануэль Огюстен Дъедонн, граф де (1766—1843) — французский писатель.), что в любом случае «это» вот-вот должно произойти: «Мне трудно сказать, каким способом Господь освободит императора, но я твердо убежден, что это скоро случится. Я всецело полагаюсь на Него, и вера моя непоколебима».

С этого времени жизнь Летиции и Феша превращается в сущее наваждение: они уверены, что Наполеон покинул Святую Елену, и тщетно пытаются убедить в этом свое окружение; они заявляют, будто им это хорошо известно, ибо так поведала одна ясновидящая — скорее одержимая, — которой является сама Мадонна!

Вот, стало быть, чем объясняется их, по меньшей мере, странное поведение: они оказались во власти какой-то ясновидящей австриячки — вполне вероятно, шпионки, — и та начинает безжалостно играть на материнских чувствах Летиции, усыпляя ее призрачными надеждами. К сожалению, более об этой ясновидящей историкам ничего определенного не известно.

27 февраля 1819 года Феш написал Лас-Казу безрадостное письмо: «Из Рима отправилась небольшая экспедиция, однако есть все основания полагать, что на Святую Елену она не попадет, потому что от одного человека нам стало доподлинно известно, что 16 или 15 января император получил разрешение покинуть Святую Елену, и англичане намереваются переправить его в другое место. Что вам на это сказать? В жизни его случалось немало чудес, и я склонен верить, что теперь произошло очередное чудо».

В июле Феш и государыня матушка окончательно уверовали в чудесное избавление Бонапарта... Они и слушать не хотели тех, кто пытался их разуверить: «Из предыдущих писем, — сообщает 1 июля Феш Лас-Казу, — вы должны были уяснить, насколько мы уверены в том, что император сейчас на свободе». А чуть ниже он делает довольно странную приписку: «Хотя, несомненно, губернатор Святой Елены может принудить графа Бертрана написать вам, что Наполеон, дескать, по-прежнему томится в заключении».

Выходит, они не верили даже Бертрану, если ни в грош не ставили его письма! Интересно, как бы они отнеслись к посланию самого Наполеона? Однако Наполеон, как узник Святой Елены, был обязан предоставлять всю свою корреспонденцию в распечатанном виде на просмотр главному цензору — Хадсону Лоу, что возмущало его, а посему он вообще отказался писать письма... Вверенный теперь заботам бездарного Антоммарки, который навещал его лишь время от времени, и невежественных Буонавиты и Виньяли, с которыми ему совершенно не о чем было разговаривать, он с горечью недоумевал: неужто во всей Европе не нашлось для него толкового лекаря и мудрого духовника? Он не переставал задаваться одним и тем же мучительным вопросом: почему его все покинули?.. Увы, ему так и не было суждено узнать, что один из самых выдающихся медиков Европы пожелал разделить с ним его печальную участь, а дядя и мать — родная мать! — отвергли его великодушную помощь... Он так никогда и не узнал, что сделано это было по наущению «ясновидицы», советам которой слепо следовали его родные!.. Та утверждала, что с Наполеоном все в порядке, а раз так, то зачем тратиться на «толкового» врача? Доверчивость Феша и скупость государыни матушки привели к тому, что Бонапарт оказался на попечении никчемного Антоммарки.

На Святую Елену Антоммарки, Буонавита и Виньяли прибыли 18 сентября 1818 года. Однако, прежде чем представиться императору, Антоммарки отправляется отобедать к Хадсону Лоу. За столом губернатор, несмотря на своенравный характер горе-хирурга, настраивает его так, как надо. И Антоммарки является в Лонгвуд, твердо убежденный, что недуг императора — всего лишь так называемая «политическая болезнь», — то есть мнимый.

Климат на Святой Елене, затерянном посреди океана скалистом островке, был главной причиной частых заболеваний гнойным хроническим гепатитом. Но Лоу, считавший болезнь Наполеона «мнимой», решительно отказывался связывать ее со здешним климатом. Антоммарки же в конце концов согласился с мнением губернатора.

А император меж тем страдал отсутствием аппетита, кроме того, у него сильно распухли ноги.

«Вам надобно больше двигаться, займитесь лучше садоводством, покопайтесь в земле», — грубо отвечал на его жалобы хирург.

Но ведь Наполеон жаловался на нестерпимые боли в правом боку? «Обычное следствие запора», — констатировал Антоммарки. Впрочем, в нужное время его никогда не было рядом — к своему августейшему пациенту он наведывался лишь по утрам, и то не больше чем на пять минут. Что же касается рвотных и слабительных средств, вытяжных пластырей и клизм — все это он прописывал ему крайне нерегулярно.

Наполеон страдал неимоверно: из-за частой рвоты у него открылась язва желудка...

Однажды мой приятель Франсуа де Монфор сообщил мне, что нашлись кое-какие неизвестные до сих пор документы, имевшие прямое отношение к Антоммарки. Хранились они в частной коллекции некоего господина Винчентел-ли, потомка Антоммарки. Само собой разумеется, «личный врач императора» характеризовался в них весьма положительно. Эти документы позволили исправить некоторые ошибочные представления об Антоммарки: так, из его письма к Фешу можно заключить, что он не был настолько уж никудышным, как это утверждали прежде. В последние недели жизни Наполеона, как опять-таки явствует из упомянутых документов, он даже сумел угадать диагноз болезни, унесшей жизнь императора.

Но, как бы ни старался Винчентелли, он не смог оправдать своего предка, доказав, что главный грех, в котором его обвиняли: грубость и бездушие, — всего лишь домысел.

Вот вам тому пример. Наполеон, чувствуя неминуемое приближение конца, говорит аббату Виньяли, что тому надобно будет сделать после его смерти:

«Я родился католиком, и мне бы хотелось, чтобы меня похоронили согласно обрядам, предписанным католической церковью».

В это мгновение рядом послышался громкий смех — слова императора показались Антоммарки на редкость забавными. Наполеон в возмущении произнес: «Ваша тупость, сударь, невыносима. Я могу простить вам легкомыслие и бестактность, но бездушие — никогда! Ступайте вон!»

Другие доказательства откровенной бессердечности Антоммарки содержатся в удивительном документе — «дневнике» гофмаршала Бертрана, который в свое время расшифровал и опубликовал историк Флерио де Лангль. Там, к примеру, имеется ссылка на письмо, приведенное Монтолоном* (* Монтолон, Шарль Тристан, граф де (1783— 1835) — французский генерал, соратник Бонапарта.) в своих «Мемуарах», которое продиктовал ему император.

«Вы находитесь на острове уже пятнадцать месяцев, но за все это время вам так и не удалось убедить его величество в вашей добропорядочности; вы ничем не можете облегчить его страдания, так что ваше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно».

Наполеон как-то посетовал своему камердинеру Маршану: «Пользовал ли он кого-либо хуже, чем меня?»

А между тем Петиция и ее брат лишились всякого благоразумия. Очаровательная Полина Боргезе* (* Речь идет о Марии Полотте Бонапарт (1780—1825), сестре Наполеона, вдове генерала Леклерка, которая затем вышла замуж за Камилло Боргезе (1775—1832), губернатора Пьемонта.), чьи письма проясняют некоторые неизвестные подробности этой трагической истории, пребывала в полном отчаянии.

«Мы с Луи** (** Луи Бонапарт (1778—1846) — брат Наполеона, с 1806 г. король Голландии.), — писала она в 1821 году, — старались, насколько это возможно, изобличить лживые пророчества этой ведьмы, но все наши старания были напрасны; дядя тщательно скрывал от нас вести и письма со Святой Елены и уверял, будто отсутствие оных уже говорит о многом! Все это похоже на кошмарные козни».

Полина в слезах умоляла матушку образумиться, и мольбы дочери, в конце концов, вывели ее из себя. Она кричала, что ей никто не указ, ибо она знает — ангелы Господни «унесли императора в благодатные края, где здоровье его непременно пойдет на поправку». Более того, из этих самых краев она, мол, даже регулярно получала известия!.. Когда вспоминаешь, что рядом с государыней матушкой обреталась бог весть откуда взявшаяся ясновидица, имевшая дерзость даже фальсифицировать подложные письма от Наполеона, невольно задумываешься: неужто человеческое невежество и в самом деле не знает предела!

Ни в одном письме Летиции с конца 1818 по 1821 год мы не найдем ни слова сострадания к императору... Хуже того, покуда император мучился и страдал, матушка его чувствовала себя безмерно счастливой и молодела прямо на глазах. 8 июля 1820 года Феш писал Жозефу* (* Жозеф Бонапарт (1768—1844) — старший брат Наполеона; с 1806 по 1808 г. был королем Неаполя, а с 1808 по 1813 г. — королем Испании.): «Ваша матушка нынче чувствует себя лучше, нежели в предыдущие пятнадцать лет, она все полнеет и молодеет...»

Как справедливо заметил Фредерик Массон, умиротворенная бездеятельность матери, ее слепая доверчивость привели к страшным последствиям: по ее милости жизнь императора в ссылке превратилась в сущую муку.

Вскоре вести со Святой Елены для государыни матушки привез старик Буонавита. Из-за тяжелой болезни ему пришлось покинуть остров. По прибытии в Европу он, разумеется, первым делом отправился навестить Летицию и Феша. Он поведал им все, что знал, но мать с дядей наотрез отказались ему верить.

Вы действительно видели императора? — с нескрываемым недоверием спросил аббат Феш.

Буонавита кивнул.

А я не верю ни единому вашему слову! — в отчаянии воскликнула Петиция. — Императора там уже нет — мне это хорошо известно.

И только после очередного вмешательства Полины государыня матушка наконец была вынуждена признать правду. «Между нами опять произошел страшный скандал, — писала Полина, — однако после него мама начала что-то соображать; скандал и впрямь был ужасный, я вконец разругалась с кардиналом и заявила, что ноги моей больше не будет в его доме».

На следующий день после того, как государыня матушка образумилась, она написала шести высокопоставленным особам, с волнением сообщив — со слов Буонавиты — о том, что здоровье императора значительно ухудшилось и что она умоляет их повлиять на английские власти, чтобы они назначили ему другое место ссылки.

Но было слишком поздно: уже два месяца и десять дней как Наполеона не стало.

ЯД

Это случилось в одно из апрельских воскресений 1965 года. У меня дома раздался телефонный звонок. Звонил мой друг и «шеф» Рене Мэн:

— Ален, слыхали новость?

— Какую, Бог ты мой?

— Наполеона-то отравили.

Что бы ни подумал читатель, а эта сенсация меня ничуть не взволновала. Дело в том, что в конце 1961 года я прочел вышедшую тогда книгу, которая называлась: «Был ли отравлен Наполеон?». Написал ее шведский дантист, доктор Форшуфвуд, долгое время пытавшийся доказать, что Наполеона отравили мышьяком.

— Какая же это новость? — спросил я.

— Что бы там ни было, а сегодняшняя «Санди телеграф» преподносит ее как сенсацию.

— Выходит, доктор Форшуфвуд решил попытать счастья у английских историков — мы же дали ему отворот поворот?

— Ладно, напишите-ка мне про все, что он там себе думает!

В тот же день после полудня статья была готова, и я отнес ее в «Журналь дю диманш». А в понедельник утром сенсацию подхватили уже все парижские газеты, дополнив ее собственными комментариями. Журналисты принялись буквально осаждать врачей-токсикологов и историков, изучавших жизнь Наполеона в ссылке на Святой Елене. Само собой разумеется, они не обошли вниманием и доктора Поля-Ганьера, автора знаменитого исследования «Наполеон на Святой Елене», за который Французская академия удостоила его «Главной премии Гобера». Ганьер, как и многие его коллеги, заявил журналистам, что к версии об отравлении он относится весьма скептически.

Сомнения ученых, однако, ничуть не обескуражили дотошных газетчиков. Главный тон в дискуссии задала «Франс-Суар», вышедшая под заголовком: «Наполеон был отравлен мышьяком. Убедительные результаты опытов с волосами императора, проведенные в Центре атомных исследований Харуэлла». А вот строчка из одноименной статьи: «Результаты исследований в Харуэлловском центре показали, что Наполеон, бесспорно, был отравлен».

«Пари-Пресс» перепечатала интервью с Мэйбл Балькомб-Брукс, праправнучкой Бэтси Балькомб, той самой девчушки со Святой Елены, чья простосердечность так умиляла Наполеона. Мэйбл Балькомб-Брукс, супруга миллиардера, сэра Нормана Брукса, бывшего чемпиона Австралии по теннису, призналась как-то журналистам: «Наполеона отравили мышьяком в начале 1821 года на Святой Елене. Скорее всего, это дело рук кого-то из его ближайшего окружения. У меня есть доказательства».

А вот как прокомментировала это интервью упомянутая нами газета: «Женщина решила пролить свет на величайшее из преступлений в истории — таинственную смерть императора французов. Ее доказательства — три пряди волос с головы Наполеона I»...

15 апреля 1821 года Наполеон, диктовавший свое последнее завещание, произнес поразительные слова: «Я умираю до срока — от руки убийцы, нанятого английской олигархией, но английский народ непременно отомстит за меня».

К сожалению, история забыла это скорбное признание. На вскрытии тела императора присутствовали пять английских врачей и один корсиканский, все они единодушно констатировали естественную смерть. Думаю, здесь было бы весьма кстати привести протокол вскрытия, подписанный доктором Антоммарки. Вот он:

«Заключение доктора Антоммарки, проводившего вскрытие тела императора:

Я, нижеподписавшийся Франсуа Антоммарки, личный врач императора Наполеона, во исполнение предписаний, полученных мною от графов Бертрана и Монтолона, провел вскрытие тела императора Наполеона. После вскрытия грудной и брюшной полостей я наблюдал следующее:

1. Внешняя выпуклая поверхность левого легкого во многих местах сращена с реберной плеврой.

2. Наличие трех унций лимфатической жидкости в мешке левой реберной плевры.

3. Наличие восьми унций той оке лимфатической жидкости в мешке правой реберной плевры.

4. Легкие чистые.

5. Сердце здоровое, обтянутое оболочкой сердечной сумки; имеется тонкое наслоение жира.

6. Желудок, кишечник, печень, селезенка и большой сальник на своих местах.

7. Верхняя выпуклая поверхность левой доли печени сращена в соответствующем месте с вогнутой поверхностью диафрагмы.

8. Нижняя вогнутая поверхность упомянутой доли плотно сращена с передней поверхностью желудка в месте малого изгиба, а также с малым сальником...

9. Аккуратно отделив с помощью пальцев и скальпеля эти сращения, я обнаружил отверстие диаметром около трех линий* (* Линия — мера длины, равная 1/10 дюйма.) на передней поверхности желудка справа, в том месте, где он сращен с вогнутой поверхностью левой доли печени.

10. Вскрыв желудок позади большого изгиба, я заметил, что он частично заполнен темной жидкостью с резким, неприятным запахом.

11. Откачав эту жидкость, я обнаружил злокачественную язву довольно крупных размеров, расположенную главным образом в верхней части внутренней поверхности желудка и захватывающую его преддверие и привратник.

12. На краю язвы, ближе к привратнику, я обнаружил отверстие, упомянутое в п. 9, которое было образовано в результате язвенной коррозии стенок желудка.

13. Пораженные язвенной коррозией стенки желудка сильно вздуты и уплотнены.

14. Между язвой и привратником желудка я обнаружил плотную опухоль округлой формы диаметром в несколько линий, расположенную с правой стороны желудка.

15. Печень была увеличенная и набухшая.

16. Кишечник в хорошем состоянии, но заполнен воздухом.

Подпись: Франсуа Антоммарки».

Необходимо заметить, что в своей книге «Последние часы Наполеона» Антоммарки приводит некоторые уточнения, не вошедшие в протокол, который он составил на Святой Елене. Он утверждает, что «верхняя доля левого легкого у императора была сплошь усеяна туберкулезными узелками и впадинами, а в печени, значительно увеличенной в объеме и набухшей от крови, имелись крупные уплотнения». А вот заключение пяти английских врачей — докторов Шорта, Арнота, Митчела, Ливингстона и Бер-тона — существенно расходятся с записями, сделанными Антоммарки. Английские медики, к примеру, утверждают, что император страдал чрезмерным ожирением, его грудина была покрыта по меньшей мере дюймовым слоем жира, а брюшина — полуторадюймовым. Наличие же раковых образований в желудке Наполеона они подтверждают однозначно: «Внутренняя поверхность желудка сплошь покрыта слизью, представляющей собой скопление постоянно увеличивавшихся злокачественных образований; нетронутой осталась лишь маленькая область желудка рядом с пищеводом. Кроме того, полость желудка была заполнена жижей, напоминающей кофейную гущу».

Существует, однако, еще одно заключение — его составил 12 сентября 1823 года, то есть спустя более чем два года после вскрытия, доктор Хэмери. Он также присутствовал при патолого-анатомическом обследовании тела императора. По его мнению, опухоль в желудке Наполеона имела ярко выраженный злокачественный характер. Доктор Хэмери подтверждает также, что тело Наполеона было покрыто сплошным слоем подкожного жира: «Все тело было гладким и рыхлым, как у женщины, волосяной покров практически отсутствовал, за исключением редких и тонких, как бы шелковых, прядей на голове. Грудные мышцы развиты слабо, плечи узкие, а бедра широкие»...

Итак, мы познакомились с вполне конкретными документами, свидетельствующими, что смерть Наполеона была самой что ни на есть естественной — от язвы желудка, осложненной, вероятнее всего, раковой опухолью. Выходит, убить Наполеона можно было и без яда — рано или поздно это сделала бы болезнь.

Тем не менее шведский дантист Форшуфвуд убежденно заявляет: «Наполеон был отравлен!» На чем же он основывал свои доказательства. А вот на чем.

Главным камнем преткновения в обосновании «версии об отравлении» были протоколы вскрытия тела императора.

Доктора Форшуфвуда сие затруднение нисколько не смутило: он однозначно заявил, что эти протоколы грешат отсутствием объективности. Ему удалось выявить немало расхождений в заключениях английских и корсиканского врачей: в отличие от Антоммарки, который отмечал наличие у Наполеона ярко выраженной злокачественной язвы желудка, англичане констатировали, что желудок Наполеона был поражен не раковой опухолью, а только начальными злокачественными образованиями.

Итак, доктор Форшуфвуд категорически отрицал, что у императора был рак: «У Наполеона отсутствовал основной признак рака — кахексия, то есть общее истощение организма, наблюдаемое практически у всех больных, умерших от раковых заболеваний. С точки зрения медицины, нелепо считать, что Наполеон в течение шести лет страдал раком и умер, не потеряв ни грамма в весе. Зато тучность Наполеона наилучшим образом подтверждает гипотезу о хронической мышьяковой интоксикации, хотя в течение многих недель он почти не принимал пищу, вследствие чего его организм был истощен до крайности». Шведский врач отмечает, что чрезмерное ожирение при общем истощении организма и есть наиболее «типичный и любопытный» признак медленного отравления мышьяком: «В подобных случаях, невзирая на крайнюю ослабленность организма, жертва отравления зачастую не только не теряет в весе, а, напротив, даже прибавляет». Такое действие мышьяка было издревле известно перекупщикам лошадей: прежде чем сбагрить «дряхлую, тощую кобылу», они скармливали ей мышьяк, и кобылу в скором времени разносило прямо как на дрожжах.

Отсутствие волосяного покрова на теле императора, отмеченное Хэмери, тоже привлекло внимание доктора Форшуфвуда: «Полная потеря волосяного покрова и частичное выпадение волос на голове также являются характерными признаками отравления мышьяком».

В заключение шведский ьрач делает следующие выводы:

«Из протокола вскрытия явствует, что Наполеон умер не от рака. Прежде всего потому, что в организме у него не было выявлено ярко выраженной раковой опухоли; во-вторых, потому, что у императора был обнаружен толстый слой подкожного жира, особенно в области живота, что, в общем-то, нехарактерно для больного, пораженного раком.

Наполеон не мог умереть и от гепатита. Хотя печень у него была значительно увеличена, никаких патологических признаков в ее тканях врачи не обнаружили...

Наполеон не мог умереть и от язвы желудка. Ярко выраженной язвы у него не было — вся слизистая оболочка его желудка превратилась в сплошную ульцерозную массу.

Однако, как впоследствии выяснилось, император страдал обильными желудочными кровотечениями. При вскрытии обнаружилось, что его желудок был заполнен жижей, напоминавшей кофейную гущу. Но причиной таких кровотечений не могла быть ни раковая опухоль, ни обыкновенная язва желудка».

От чего же тогда умер Наполеон?

Читатель, очевидно, полагает, будто, выявив упомянутые признаки, как-то: ожирение, отсутствие волосяного покрова на теле и другие, — доктор Форшуфвуд установил, что Наполеон умер после того, как в течение какого-то времени, относительно короткого, его травили мышьяком. Ничуть не бывало! «В тканях тела Наполеона, — пишет Форшуфвуд, — были обнаружены характерные следы хронического отравления мышьяком. Тем не менее, если судить по изменениям в его организме, воздействие мышьяка не было настолько сильным, чтобы повлечь скорую смерть». То-то и поразительно! Не менее удивительным кажется и другое наблюдение шведского врача. Желудочное кровотечение, отмечает он, было вызвано «язвенным процессом, поразившим стенки желудка, что является характерным признаком отравления ртутью. Стало быть, главная причина, повлекшая мгновенную смерть Наполеона, — отравление ртутью».

Попробуем теперь восстановить ход рассуждений доктора Форшуфвуда с самого начала. Первое, в чем он позволил себе усомниться, — это точность диагноза: смерть от рака, хотя перед кончиной больной постоянно прибавлял в весе. Не меньше поразило его и отсутствие волос на теле — типичное последствие отравления мышьяком. Жертвы мышьякового отравления обычно жиреют — процесс ожирения наблюдался и у Наполеона. Значит, его отравили мышьяком. Если же допустить, что на Святой Елене рядом с императором находился отравитель, нетрудно догадаться, что в последнее мгновение он мог заменить яд. Мышьяк не мог быть причиной образования язвенного процесса в желудке Наполеона, как это установили врачи. В отличие от ртути — тем более если император получил ее в большой дозе. Таким образом, Наполеону, очевидно, сначала вводили мышьяк, а затем дали сильную дозу ртути, от которой он и умер. Однако прежде чем сделать какой-то однозначный вывод, я сразу же хочу предупредить читателя: чтобы понять ход рассуждений доктора Форшуфвуда, нужно обладать большим воображением и сообразительностью.

С какого времени таинственный отравитель начал вводить Наполеону мышьяк?

Доктор Форшуфвуд тщательно изучил так называемую «историю болезни» императора и восстановил ее с самого начала.

1 октября 1805 года, когда Наполеон накануне битвы под Аустерлицем собирался предстать перед Великой армией, у него вдруг ни с того ни с сего случился страшный приступ, свидетелями которого были Жозефина и Талейран: жестокие боли, спазмы, тошнота, обильное слю-новыделение и слезотечение. Он тут же рухнул наземь. С чего это вдруг? Тогда подумали, что это эпилептический припадок. «Интересно, — спрашивает в своей книге доктор Форшуфвуд, — отчего у Наполеона уже в то время появились такие характерные признаки отравления мышьяком? Ответ может быть только один: яд ему начали давать давно!»

В 1809 году Наполеон страдал болями в желудке, повышенной нервозностью и обильным слюноотделением. «Все это говорит о том, — пишет Форшуфвуд, — что и здесь не обошлось без мышьяка».

В сентябре 1812 года Наполеон был в России. В это время он мучился сухим кашлем, у него отмечался учащенный, нерегулярный пульс, а также сильная отечность ног и ступней; 7 сентября, накануне Бородинского сражения, он жаловался на «ужасные» головные боли; 8-го числа он вдруг осип, так, что даже не слышал приказы, которые сам отдавал. В этой связи доктор Форшуфвуд делает вот какое заключение: «В сентябре 1812 года у Наполеона также наблюдались типичные признаки отравления мышьяком — стойкий сухой кашель, одышка, отечность ног, боли при мочеиспускании, лихорадочный, неровный пульс, сильные головные боли и острый ларингит».

После победы под Дрезденом, в августе 1813 года, у Наполеона начались нестерпимые боли в желудке, и «генералы из его окружения подумали, что он отравился». На Эльбе камердинер М

Источник: http://www.zagadki-istorii.ru/napoleon9.html